Неразученные дни

* * *

Мама поцеловала, отвела в детский садик: играй с другими!

А эти другие растеряны, как и ты.

И воспитатель не так мое

произносит имя

режущим звуком с вышколенной высоты.

Мама, не вижу лица твоего овала,

но, как луна, оно высветится ввечеру.

Мама, щека, куда ты поцеловала,

меньше горит на ветру.

Бог целовал, с рук отпуская:

живи с другими!

(Шумно и душно в детском его саду.)

Он обещал: «Как день за своротком сгинет,

так я за тобой приду».

Долго гляжу в окно, в его цвет чернильный.

Ты там смотри, не забудь меня насовсем!

Твой поцелуй горит на щеке так сильно.

Я не пойму зачем...

* * *

Говори мне, если сможешь сказать, —

отвыкается.

Сердце к сердцу, не смежая глаза, —

обжигается.

Но припомни, как оно, говори!

Недоверчиво...

Слышишь, бьется у природы внутри

человечинка?

Слышишь, в мире городов и небес,

там, за пазухой,

дремлет тихое одно из чудес? —

Вот, рассказывай!

И когда потянешь ниткой клубок,

скажет зрение,

что и мир вокруг — всего лишь дымок

от горения.

Накаляя целый мир изнутри

в стужу вечную,

человеческое сердце, гори, —

больше — нечему.

И настанет утро, и принесет

ветра светлого...

Ты не знаешь, для чего это все?

А для этого...

* * *

Снеговая простуда, любовь-голытьба,

аритмия прозрений, нелепых, как чудо,

отведи эту ночь с воспаленного лба,

как ладонь убирая прохладную чью-то.

Чтобы выпить воды непроснувшейся, встать

между полночью липкой и ведьминым часом

и отправить полуночных вестников вспять,

через утлую речку за каменным счастьем.

...Мне четырнадцать лет. Я все знаю дотла.

Я ночных переправ собираю канаты.

И скучны мне любые другие дела

за порогом рассвета, распада, расплаты.

Но с утра — за щелчком забурлит кипяток

полосканья людской непроветренной речи.

И опять перегон, и опять кровоток,

и опять это страшное вочеловече...

* * *

Я возьму лишь рябь на лужах,

палых листьев дребедень,

выглянувшую наружу

маленькую птичью тень,

голубя летящий крестик,

теплый ветер, дальний гром

и закопанный секретик:

яркий фантик под стеклом.

Я возьму лишь еле-еле

посветлевшее окно,

незаправленной постели

неостывшее тепло,

склад в коробочке бумажной

первых опытов души —

все, что, ах, казалось важным,

настоящим и большим!

А теперь, в саду неверья

и в степи небытия —

где волшебные деревья,

обнимавшие тебя?

Где пропахшие морозцем

на пороге мать с отцом?

Вот она лишь улыбнется —

и прощен ты, и спасен.

Кто ты, кто ты, где ты, где ты?

Привкус счастья, обмани.

Голубой комочек света,

неразученные дни.

Часовая скачет стрелка

через маленькую жизнь.

Почему все стало мелко?

В чем ошибка?

Расскажи...

* * *

Ветрено...

Это ангел безрассудства

крутит-вертит в небе

диск-веретено.

Я ловлю его присутствие,

как ниточка, которой

все равно,

из чего она случилась.

Как струна, не признающая

металл.

Только — музыка и милость,

только пляшущего ветра маета...

Пропадом.

Провода твои летучие

огнем непримирения горят.

Будет дождь за поворотом,

но за это нынче не благодарят.

Потому что без надрыва

в затерявшемся дожде глухонемом

не для каждого открыто,

как трава растет и шепчет перед сном.

Зарево

угасания дневного,

перехода в круговую равновесь.

Зря вы так

разбегались, умирали, а в конце припева оказались здесь,

где негромкое цветенье

и вода, идущая по стеблю в свет,

где нам не было знаменья,

да и нас, чего там, не было и нет.

Весело

нити, волосы, соломинки

летят, о воздух издавая смех.

Вот — весна

с голубых побегов смахивает снег.

Что же ты

про себя так много думал в пустоту?

Прожито.

А никто и не окликнул на лету...

* * *

Спи, потому что

я не прихожу наяву.

Нашатырем и будильником

не отвлекайся.

В сумерках лошадь бредет

сквозь большую траву,

белая, как лекарство.

Спи безмятежно, тогда мы ее не спугнем.

Из темноты залети — мотыльковая участь.

Видишь ли, белая лошадь невидима днем.

Это иная сущность.

Это сбежавшая от разорений и войн,

выжившая и простившая многократно

чья-то душа беспризорная —

выкралась вон

и не нашлась обратно.

Вот и является в сон

по траве большой

девочке, черной, точно воронья стая.

Девочка повод берет и второй душой —

белою —

прорастает...