Навстречу Хану Алтаю

Половодье

Одуряюще пахнет сирень, медуница,

разогретая солнцем смола.

А Катунь поднимается, в скалах ярится —

вот и мост унесла.

Схлынет — заново строй переправы, причалы,

костровища — в избытке дрова.

Крутит-вертит волна, бьет о камни, качает

с корнем вырванные дерева.

Только воздух спокоен смолисто-горячий,

дух цветенья несет по реке.

Пара бабочек

то над стремниной маячит,

то катается на топляке.

Весенний сонет

Прильнешь к молодой, цветущей

яблоне беспечальной,

и в белокипенной гуще

останется отпечаток:

как будто объятий контур,

дыхания влажный трепет.

И ветерок щекотный

к щекам лепестки прилепит.

Замрешь на миг, безмятежен.

Так просто весной влюбиться!

Уйдешь, а в памяти нежной

образ твой сохранится.

А ночью засветится тайнами

яблони облетание.

***

Когда не надо, все приходит сразу же:

автобусы, хорошая погода.

На улице то солнечно, то радужно,

но некогда идти куда угодно.

Когда не ждешь — заваливают письмами,

зовут для разговоров задушевных.

Несутся вести всполохами лисьими

по белой тишине моей волшебной.

Сидишь один, тоску спокойно празднуя,

вторая чашка — лишняя посуда.

И в прошлом видишь только распрекрасное,

а за окном — сиреневое чудо

пустых небес. И прочерк золотой...

Не за моей ли быстрою звездой?

***

Большая Медведица

сияет по контуру крыши

моего пристанища в Балыктуюле.

Морозный ноябрь!

Охотник,

морщинистый теленгит,

попросил меня сочинить

«Плач кедра».

В углу зимовья

зловещею башней торчит колотушка —

надо же как-то жить...

Но кедры плачут.

Балыктуюльский щенок —

серый пушистый комочек —

радуется мне

до визга, до дрожи, до голого брюха —

гладь!

Бросается под ноги,

варежки крадет и грызет,

но в дом не заходит.

Вырастет —

будет матерый охотничий пес,

а не комнатная собачонка.

Конь,

пойманный для меня

на балыктуюльских пастбищах,

где недавно

копытил он снег,

добывая траву,

этот мохнатый

коренастый гнедой —

Каря, Каря...

Не понимает сахара

и какие-то там шенкеля.

Отпускаю поводья...

Быстрым галопом по снегу, по снегу,

несет он мою зазвеневшую душу

навстречу Хану Алтаю.

В Чемале

Солнце все ниже и ниже,

склон выбирает — скатиться,

сосны оранжево лижет

выше чемальской больницы.

Даром не надо беспечной

жизни, но все же, но все же,

вечно бы жить на Бешпекской,

быть бы душою моложе.

Имя горы повторила

улица с краю Чемала,

где я мечтала, любила,

к звездам глаза поднимала.

В гриве сосновой Бешпека

скрылась от этого века.

Суетно что, а что важно —

в поезде вычислю скором.

Даже и сгинуть не страшно,

если за солнечным бором.

На Нижней Катуни

Настроили, нагородили —

не подойти к Катуни близко!

Себе местечко откупили,

а ты? Ты вычеркнут из списка

тех, кто коснется бирюзовой,

на камни теплые приляжет...

Здесь будет кластер образован.

(Вершины гор еще в продаже!)

Земля... Родимая, святая...

Но бизнес прибыльный в фаворе.

И будешь ты, певец Алтая,

отыскивать дыру в заборе.

***

Встречи назначенной чудо

в гуще вокзального гула...

Из никуда в ниоткуда

облако проскользнуло...

А ведь могли разминуться!

Страшно подумать — могли бы.

За облаками несутся

тени, быстры и пугливы.

К вечеру небо пустое.

Рощи качается веер.

Пепел дорожных историй

ветром событий развеян.

Все же не вечно дорогам

грохать да клацать плацкартно.

Хочется очень немного:

просто вернуться обратно.

Чтобы любили, встречали.

Чтобы приветное слово

над почерневшей печалью —

белое облако словно.